Когда-нибудь то, что мы говорили,
достигнет того, кому мы это говорили, а пока
слова выдаются в кредит будущей жизни,
которой, впрочем, может и не быть. И строка
останется напоминанием о нас самих к тому же,
о том, что мы были не так уж плохи, порой.
Ну, может, мы лишь притворялись кем-то много хуже,
чем есть. И к нам повернулись спиной,
или лучше сказать «задвинули на вторые роли»,
даже те, кто были приличней других:
девушки, подруги, кто-то ещё, вроде…
и, главное, те, с кем пили «на троих».
Интересно, кто о чём вспомнит, о чём ещё скажет,
если завтра не наступит, допустим, для нас.
Не тех, кто говорил и писал о (вроде бы) важном,
а для оставшихся на тех же весах;
кто словами чертил диаграмму сердца
слишком дотошно, подробно, скучно слишком;
да, ещё к тому же в ней не было терций:
там, любит-не любит, слышит-не слышит,
хочет-не хочет; и тумблеров на уровне паха.
Пугающая перспектива созерцания льда
и касания его пальцами, ногтями под слоем лака,
скрывающего грязь или просто года.
Или ничего не скрывающего? Смешно, пожалуй.
Спорь-не спорь, а результат известен:
чем более человек тобой уважаем,
тем менее ты ему интересен.
Эгоизм, как константа. Для лицемеров
иная правда – в (мнимом) преодолении своего «я»,
такие вещи в народе зовутся верой;
в общем, есть капитан, но нет корабля.
Поверхностный взгляд ошибается реже,
поскольку мало зависит от объекта, но
в конечном счёте остаётся несвежим
вывод информации на смысловое панно,
не самым понятным, доступным и резким,
даже грубым. Но держать всё внутри,
получается, много большая дерзость,
чем говорить об этом до полной зари,
поскольку истина без слов становится ядовитой –
так возвещал прекрасный мудрый Z.
Когда-нибудь и нас поймут. Но мы-то
свернёмся к тому времени в брезент.