И я всего лишь плешь,
хоть поперёк разрежь
на осколках времени,
на свету и в темени.
В угоду злым мечтам
я яд всем "живунам"
и старухе-вечности,
что тасует речи мне.
Я жадно совесть пью
из чужого рта, но свою;
говорю о невинности
как о неактивности.
И даже в пышной гурьбе
я изменяю только себе;
изменяюсь и неузнанным
я остаюсь бесчувственным.
Пока мой пуст карман,
к себе тяну капкан
с отборной иронией -
лечу полнокровие.